НОЧЬ НА ДНЕПРЕ - Страница 11

Вера закончила перевязку, положила под голову раненого противогаз и, стряхнув землю с шинели, надела санитарную сумку.

— А ты, Вера, никак тоже ранена? — испугался Сергей. — Щека в крови.

— Не может быть. Ничего не чувствовала. — Она быстро провела рукой по щеке. — Нет, конечно. Просто выпачкалась.

Вера подошла к первому раненому, пощупала пульс.

— На операционный стол надо. Немедленно, — сказала она почти с отчаянием. — И еще четырем необходима срочная операция.

— Как только подоспеют наши, сразу отвезем их в медсанбат, — пообещал Сергей. Он дотронулся до плеча девушки и не сказал, а попросил, как просят близкого человека о серьезной услуге:

— Будь умница, не горячись. Дело только начинается…

Вера, прислонясь к стенке окопа, проводила его глазами до изгиба траншеи.

Как и вся седьмая рота, последний месяц Казакова провела в жарких наступательных боях. Остались позади бои за Барвенково, тяжелые, утомительные бои под Запорожьем, где она вынесла восемнадцать раненых.

Порой Вера так уставала, что валилась с ног около раненого и засыпала беспробудным сном. Однажды она проспала сильнейшую бомбежку и не слышала, как ее перенесли в щель. И все-таки, несмотря на огромное напряжение, она чувствовала себя довольной и счастливой…

А совсем недавно, отправляя Сергея Князева в госпиталь, Вера считала себя самым несчастным человеком. Рана у Сергея была тяжелая, но ее мучила не сама рана, а нелепое, день и ночь терзавшее сомнение: не перепутал ли госпитальный врач чего-либо, точно ли он ввел Сергею противостолбнячную жидкость? Эта навязчивая и несуразная мысль изводила ее три недели, пока она не получила письмо из армейского госпиталя. Письмо было короткое, лаконичное, написанное еще слабой рукой, но как перевернуло оно настроение Веры, в какие чудесные краски окрасило жизнь!

После возвращения Сергея в батальон между ними и слова не было сказано о любви. Но ей и не нужны были слова. Зачем слова, если все можно прочитать в глазах, в интонации, как вот сейчас, когда он попросил ее быть осторожней…

Очередной огневой налет отвлек Веру от мыслей о Сергее. Она встряхнулась и сразу вспомнила про Ануфриева. «Я еще не заходила к нему после атаки!»

Все раненые были равны для Веры, всех она жалела и о всех заботилась; но Ануфриев, после того как она вместе с ним отражала атаку фашистов, стал особенно дорог ей. Зная, какие боли испытывал Ануфриев, когда подымался с перебитой ногой, чтобы стрелять по врагу, она восхищалась им.

Ефрейтор лежал в своем окопчике. Глаза его были закрыты, и Вера подумала, что он спит. Лицо его казалось очень бледным, а светлые волосы на голове — влажными. На бруствере окопа в углублении были спрятаны три гранаты, прикрытые пилоткой. Вокруг валялись стреляные гильзы.

Девушка привстала на каску и заглянула поверх бруствера на прибрежную кручу, покрытую пожелтевшим осенним покровом. Слева, невдалеке, — большие камни, деревья, земляная гряда, за которой скрывались позиции врага, оттуда время от времени доносились длинные пулеметные очереди. Прямо напротив бруствера в неестественных позах валялись убитые фашисты — одни подальше, другие совсем близко, в семи — восьми шагах от траншеи.

«Его работа… намучился, бедняжка. Спит».

Вера тихонько поставила свой автомат, сняла сумку и чуть дотронулась рукой до плеча Ануфриева. Он сразу открыл глаза.

— Как твои дела, Ануфриев? Как нога?

Ефрейтор улыбнулся, обрадованный приходом девушки.

— Что же, нога как нога, на месте, сестрица. Когда фрицы лезли, забыл про нее, а вот дело кончилось, снова напомнила. Дюже дергает, особенно когда встаешь, а еще хуже, когда ложишься. Прямо скулы воротит.

— Тебе надо лежать.

— Ну, скажете вы такое. Как тут лежать, ежели лезут. Тут и без ног подымешься.

Вера осмотрела рану. Повязка пропиталась кровью и немного сползла. Она поправила ее. Спросила, хочет ли он есть? Ефрейтор покачал головой. Вера достала из санитарной сумки маленький стаканчик, налила из фляги воды и подала ефрейтору. Он выпил с жадностью и попросил добавить. Вера добавила, достала из вещевого мешка Ануфриева кусок вареного мяса, хлеб. Боец решительно закачал головой. Однако Вера настаивала:

— Не хочется, а поесть надо. А то совсем подняться не сможешь, ослабнешь. Да, да, не качай головой. Не встанешь даже и тогда, когда фашисты полезут…

Казакова снова заглянула в свою сумку, достала пузырек со спиртом, налила полстаканчика и протянула солдату.

— Только уговор — съесть все.

Ефрейтор повеселел. Его воспаленные глаза засветились.

— Лады, лады, сестрица.

Стаканчик он опустошил с жадностью и даже причмокнул от удовольствия.

— Прямо душу отвел! Благодарствую тебе, сестрица. Ты золото у нас, настоящее золото! Теперь можно и пожевать. До этого и смотреть не хотел… Да ты-то что не ешь? У меня еще есть консервы, сухари…

Он хотел развязать свой вещевой мешок, но девушка остановила:

— Я уже ела, не хочу.

Казакова давно уже работала санинструктором, хотя ей не исполнилось еще и двадцати лет. Большой и неоценимой школой был для нее Сталинград, где скромная, ничем не отличавшаяся от других своих сверстниц девушка получила первое боевое крещение…

В Сталинград, в район завода «Красный Октябрь», она прибыла с гвардейской дивизией Гурьева, имевшей приказ во что бы то ни стало отстоять завод. В эту дивизию, тогда еще десантную бригаду, стоявшую в одном из пригородов Москвы, она пришла осенью 1941 года. Пришла с краткосрочных курсов санитарных инструкторов, куда была направлена Московским городским комитетом комсомола по окончании средней школы.